Смысл сказанного до Марины дошёл не сразу. Подняв голову и увидев вместо мужа племянницу, она недоуменно заморгала.
— Тёте потребуется не только фигура, но и лицо, — сурово сказала та. — Вы что же себе позволяете? От рыданий человек худеет только тогда, когда они лишают его аппетита. А вот лицо портится во всех случаях.
— Не влезает, — пнула Марина платье на полу.
— Послезавтра влезет, если выдержите до послезавтра. Не дам больше чаю, только минеральную воду, вот и ещё три сантиметра долой, потому что на полтора литра меньше. А если не это, то другое чёрное, в крапинку, уже свободно наденется.
— Оно к сапфирам не подходит.
— Тогда возьмёте серебряный шарф. Да неужели вы не слышали, что сказал дядя?
— Слышала. А что он сказал?
— Что не будет с вами разводиться. Ведь это больше всего заставляет вас нервничать, правда? А вы проявили характер, голодаете, да и денег не просите.
Марина подняла велюровое платье и стала разыскивать вешалку. Сумбур в голове почти улёгся. По привычке возразила:
— Нет, о деньгах он ничего не говорил.
— Но это же ясно! — воскликнула Юстина. — Он оценил ваши усилия. Надо только больше думать о нем.
— Ну вот ещё! — возмутилась тётка. — Я и без того…
И вдруг сообразила: раз он не собирается с ней разводиться, нет необходимости его убивать. Во всяком случае, можно с этим не спешить. Боже, какое облегчение! Не нужно теперь всем твердить, как она любит мужа, как заботится о нем. Наконец-то останется время для себя.
Она почти успокоилась, и вроде бы даже голод уже не так терзает. Можно больше не платить детективам, колоссальная экономия, и в конце концов, почему бы не надеть серебряный шарф?
— Хотите, тётечка, я вам ещё раз подробно объясню, что именно имел в виду дядя? — умильно спросила племянница.
Марина отмахнулась от неё:
— Когда-нибудь позже. Сейчас мне некогда. Надо сделать косметическую масочку, привести в порядок лицо… и хорошенько все обдумать. Самой!
У Юстины опустились руки. Она-то надеялась, что при столь драматичных обстоятельствах удастся хоть что-то вбить тётке в голову. Где там! Тётка опять ускользнула, опять для неё не существует никого, кроме собственной персоны.
И все же бросить тётку Юстина не могла. Та нуждалась в постоянном присмотре. Поверила, правда, что держится собственной железной волей и сама контролирует диетический процесс, но стоило Хелене или Юстине ослабить бдительность, как она тут же бросала осточертевший супчик и норовила запихнуть в себя что-нибудь посущественнее.
Как бы то ни было, несколько дней совместными усилиями продержались, и произошло то, на что рассчитывала Юстина, — желудок Марины и в самом деле съёжился. Марина ещё не знала, что теперь не сумеет съесть такой обильный обед, как неделю назад.
Теперь уже и Кароль с интересом ожидал результатов «лечения» жены. Его оставили в покое, обессилевшей жене было не до ссор и претензий, она, странное дело, ни разу не попросила денег. И, кроме того, он уже и сам начинал кое о чем подумывать…
Вольский, разумеется, понимал, что без Юстины тут не обошлось и жена выдерживает мучительную диету лишь благодаря её неустанным заботам. И блаженное спокойствие в доме — тоже её рук дело. И все же, все же… чего-то ему недоставало. Сообразил не сразу, потом дошло — не та еда. Вроде бы и вкусно, и блюда привычные, а не было уже в них прежнего полёта фантазии и вдохновения. Божественные амброзии стали обычными земными кушаньями. Тому, кто привык к Марининым шедеврам, этого явно недостаточно.
Что ж, он хозяин в своём доме. И своё слово сказать должен.
На шестой день за ужином, как всегда, они сидели с Юстиной вдвоём.
— Что же, моя жена совсем отказалась иметь дело с готовкой? — жёстко спросил он, и в голосе явно послышалось уже почти забытое опасное шипенье.
Юстинка подобралась, готовясь к отпору.
— Не совсем, только до завтрашнего дня включительно, — ответила она.
— Не припоминаю, чтобы я согласился с такой постановкой вопроса. Даже если только до завтрашнего дня. Может, следовало поинтересоваться и моим мнением?
— Нет! — отчаянно заявила Юстина.
— Что «нет»?
— Не следовало. Вы бы не согласились.
— А разве это ни о чем не говорит? Я не намерен в собственном доме терпеть саботаж.
— Дядя, вы прекрасно знаете, что это никакой не саботаж. Тётя проходит курс лечебного голодания. Это для любого нелёгкое испытание, а уж для неё — особенно. Нельзя пихать человеку под нос любимые яства, к которым он не имеет права прикоснуться.
— А МНЕ какое до этого дело?
«Шалаш обеспечен», — пронеслось у Юстины в голове, и девушка бесстрашно кинулась в пропасть:
— Не верю я, что вам нет до этого никакого дела! Нельзя быть таким бесчувственным по отношению к близкому человеку! И вы тоже заинтересованы в том, чтобы тётя похудела. Ей надо помочь. А мы с Хеленой обе дико стараемся, чтобы кормить вас повкуснее, но куда нам до талантов тёти, таким кулинарным гением надо родиться, уж недельку дядя мог бы потерпеть, и вообще…
— И вообще — самый главный аргумент, — в ярости зашипел хозяин, но Юстину уже несло:
— Все знаю, живу в вашем доме, вы меня поите-кормите, я пользуюсь водой и электроэнергией, за которые платите тоже вы, мне бы очень не хотелось выглядеть неблагодарной дрянью, но вам, дядя, тоже не помешало бы немного похудеть. Не обязательно так страшно голодать, как тёте. Можно провести более длительный и не такой драконовский курс лечебной диеты. Чудо ещё, что у вас нет давления!
— Ты и в самом деле полагаешь, что у меня нет никакого давления?
— О господи, заговорилась… повышенного, разумеется.
— Не теряй надежды.
— Хорошо, что тётя не слышит. Сейчас плачет, бедняжка, в ванной.
— Лучше бы плакала на кухне, большая экономия в соли. А я не позволю всяким глупым сироткам забываться до такой степени, чтобы диктовать мне, как себя вести!
Заставив себя остаться на месте, а не мчаться наверх складывать вещи, девушка тихо произнесла:
— Дяде непременно нужно так бессмысленно меня обижать? Не моя вина в том, что я сирота. И до конца жизни не забуду, что в детстве нашла здесь дом. Что же касается прирождённой глупости, то на все воля божия, тут уж ничего не поделаешь.
Каролю стало стыдно. Даже самая бешеная ярость никогда не лишала его способности соображать. Он понял, что зарапортовался, однако извиниться… нет, это выше его сил, свою натуру не переломишь. После долгого молчания он с трудом выговорил:
— Надеюсь, результат оправдает затраченные усилия. Завтра я поем в городе. Приду вечером, пусть она будет готова.
И это было своеобразным извинением. Его так и подмывало промолчать о своих планах. Пусть помучаются. Пусть Марина изведётся от неведения — берет он её на банкет или нет. Будь здесь жена, Кароль бы так и поступил — ни слова бы не сказал. Но Юстина… Юстина другое дело. Вольский уже понял — эта девушка заслуживает лучшего отношения.
Юстина молча восприняла милостивое сообщение. Последние куски глотала уже через силу. Она не сомневалась — теперь дядя отыграется на тётке. А во всем виновата она. И зачем вмешалась? Ей вдруг захотелось увидеть Конрада. Сейчас он был единственным во всем мире, с кем можно обо всем говорить.
Марина же, оказывается, вовсе не сидела в ванной, вовсе не плакала. Вспомнив какой-то давнишний фильм, повествующий о том, как одна баба худела, она закрылась в комнате для гостей и занялась гимнастикой. Наклоны вправо-влево, махи руками-ногами. Глядишь, и сожжётся ещё немного проклятых калорий. Главное — выдержать до завтра!
Она бы и вокруг дома потрусила, да не хватило малости — стимула в лице Иолы. Знай Марина наверняка, что соперница завтра тоже будет на банкете, не поленилась бы, побегала…
* * *
С Конрадом Юстина пообщалась по телефону, и то всего пару минут.
— И вот теперь я считаю — сотовый тоже верну дяде, хотя заплатила свои деньги. Книг тоже с собой не возьму, когда буду уходить, хотя они мои. Вот так!
— Минутку, милая, — попросил Конрад. — Можешь сказать, о чем ты?
— Нет, слишком много всего. Завтра расскажу. Знал бы ты, как мне страшно хотелось поговорить с тобой вчера!
— О чем?!
— Обо всем. А сейчас некогда. Кончается перерыв, бегу! Нельзя ли сделать так… они поедут на банкет, а ты вернёшься?
— Сразу после восьми приеду хоть с конца света!
Если бы Иола слышала этот разговор, то сразу бы поняла — её братик влюблён по уши, поскольку в ответ на просьбу девушки и не подумал задать своё проклятое «А что такое?»…
* * *
Последние три часа перед банкетом стали апогеем мук и страданий.
Шифон-велюр на Марину влез. И даже застегнулся. Правда, главным образом благодаря корсету, из-за которого Марина дышала с трудом, но сразу решила — если нужно, так и вовсе не будет дышать. Продержится на одном счастье, переполнившем все её похудевшее естество.
